XVII век стал временем своеобразной проверки на прочность для европейской феодально-абсолютистской системы. С 1640 г. по государствам Европы прокатилась волна революций и восстаний, оценивавшаяся современниками как глобальный кризис института феодальной монархии. Долгая разорительная война между Францией и Испанией вызвала всплеск национальных восстаний на Пиренейском полуострове, в результате которых Португалия избавилась от испанского владычества. В 1648 г. Объединенные Провинции после восьмидесяти лет войны добились признания своего суверенитета. В том же 1648 г. во Франции началось движение парламентской Фронды за ограничение королевского абсолютизма. В Англии революция достигла своей кульминации в 1649 г., когда страна была провозглашена республикой и "свободным государством". Казалось, монархия обречена, что дало основания Роберту Блейку, адмиралу республиканского флота, в 1651 г. заявить испанскому королю следующее: "Вскоре все империи избавятся от тирании и станут республиками. Англия уже сделала это, Франция последовала ее примеру; а, учитывая природную серьезность испанцев, несколько замедляющую их действия, я даю им десять лет на проведение революции в своей стране"¹.

Победы армии Кромвеля подорвали идеологические основы абсолютизма, но даже самые радикальные пуритане едва ли понимали, как должна была выглядеть и функционировать измененная политическая система. В1648 г. член парламента сэр Томас Рот заявил о том, что он предпочел бы "любой государственный строй монархии", "избавь Господи от бесов и королей"². Однако превращение Англии в республику вовсе не означало установление в ней республиканского строя в его классическом понимании, напротив, последующие события показали, что мало кто был заинтересован в радикальных конституционных преобразованиях. Положения закона об отмене монархии 1649 г. были сформулированы довольно двусмысленно, что оставляло возможность восстановления власти короля, но в ограниченной форме. Политика, проводимая Охвостьем парламента, демонстрировала, что права и привилегии перешли от монарха не к народу, а в руки узкой олигархической прослойки. "Что может быть более невероятного, чем то, что парламент, которому поручено было народом освободить его от всякого рода притеснений и за который народ так щедро проливал свою кровь и тратил свое имущество, что этот парламент, став у власти, угнетает народ так же жестоко, и так же обращается к армии, как это делали король и епископы, чтобы опереться на нее и сделать постоянной", - писал Дж. Лильберн в марте 1649 года³. "Как и древние римляне, англичане, избавившись от королей, забыли избавиться от интриг и пережитков королевской власти, сохранившихся в парламенте", - отмечал в 1651 г. известный республиканец, редактор газеты "Mercurius Politicus", Мэрчмонт Нэдхэм⁴.

Тот факт, что 1640 - 1650 гг. так и не стали политическим триумфом республиканизма, помимо социально-экономических и политических причин, обусловлен еще и отсутствием в то время при-

Эрлихсон Ирина Марковна - кандидат исторических наук, докторант Московского педагогического государственного университета.

емлемых для общества теоретических моделей республиканизма. Леворадикальные проекты Лильберна и Уинстэнли были принципиально неприемлемы для пришедшей к власти земельной аристократии и крупной буржуазии, а модель республики Джеймса Гаррингтона, объяснявшая экономические причины революции, в своем позитивном потенциале оказалась слишком утопичной в условиях общественно-политического кризиса предреставрационного периода. Вместе с тем, теоретические положения учения Гаррингтона послужили идейным базисом для моделей конституционно-монархического государственного устройства, предложенных политическими мыслителями периода Реставрации, в частности, (Элджерноном Сиднеем. Его труды оказались практически неисследованными отечественными историками, хотя в своих произведениях он во многом предвосхитил принципы либерально-буржуазного государственного устройства, разработанные позднее Джоном Локком.

Зародившись в Италии в эпоху Возрождения, республиканизм получил наиболее полное воплощение в трудах Никколо Макиавелли, на несколько столетий ставших образцом для его последователей и подражателей. Политические философы Англии середины XVII в. несколько трансформируют учение Макиавелли, исходя из исторического опыта северной Европы, и тем самым закладывают основы республиканизма эпохи Просвещения. Центральной фигурой в плеяде английских "классических республиканцев"⁵, признанным родоначальником английского республиканизма, является Джеймс Гаррингтон. Его "Республика Океания" (1656 г.) считается классическим образцом республиканской утопии. Позаимствовав ряд положений у Макиавелли, Гаррингтон сумел создать оригинальное, цельное, и, самое главное, адаптированное к английским экономическим и политическим реалиям учение, которое пережило своего автора и стало источником идей для мыслителей и практических политиков конца XVII - начала XVIII века. "Притягательность идей Гаррингтона на протяжении XVII столетия была чрезвычайно высока, как и стремление адаптировать их к изменившейся политической обстановке"⁶. - отмечал Дж. Покок. Несмотря на политическую реакцию режима Реставрации, республиканизм Гаррингтона, сохранив основные теоретические положения, не исчез, а распался на два самостоятельных направления - умеренно-конструктивное и радикальное. Представителем первого из них был друг и ближайший сподвижник Гаррингтона Генри Невилль, чей трактат "Возрожденный Платон" (1681 г.), представлял собой проект конституционных преобразований Англии в духе Гаррингтона, но с учетом изменившихся политических реалий. Второе направление нашло отражение в творчестве Олджернона Сиднея (1623 - 1683 гг.).

Сидней являлся одной из самых неоднозначных фигур второй половины XVII века. Потомок знатного аристократического рода Англии, он получил блестящее образование, но, будучи младшим сыном, вынужден был выбрать военную карьеру. Убежденный противник абсолютной монархии, в 1649 г. он голосовал против смертного приговора Карлу I. Его бурную, полную приключений, заговоров и интриг жизнь увенчал трагический финал - в 1683 г. он повторил судьбу Карла I, сложив голову на плахе, что дало основания его современникам и почитателям впоследствии возвести его в ранг мученика за дело республиканизма. Г. Уолпол называл его "святым", а переиздавший в XVIII в. его труды Т. Холлис находил в Сиднее "благочестие, достойное святого, мужество, достойное генерала и мудрость, достойную короля". Мифологизация образа Сиднея в определенной степени мешала беспристрастному анализу его политического мировоззрения. В двухтомной биографии викторианского историка А. С. Эвалда Сидней из апостола республиканизма превратился в типичного английского либерала XIX столетия, не имеющего ничего общего с "невежественными демократами, нарушающими покой Трафальгарской площади"⁷. Противоположного мнения уже в XX в. придерживался историк Д. Скотт, который писал, что Сидней был "истинным республиканцем, который, доживи он до 1689 года, искренне оплакивал бы победу ограниченной монархии в целом, и Вильгельма Оранского, в частности"⁸.

Два главных труда Сиднея, в которых в полной мере представлены его взгляды на ключевые вопросы политической философии, - "Придворные максимы" (1665 г.) и "Рассуждения, касающиеся правительства" (1681 - 1683 гг.) - не были опубликованы при жизни автора. "Рассуждения, касающиеся правительства", которые и привели Сиднея на эшафот, были напечатаны Дж. Толандом в 1698 г. в качестве приложения к биографии Э. Лудлоу⁹, а рукопись "Придворных максим" была обнаружена только в конце XX в. в архиве замка Уорвик. Оба эти произведения чрезвычайно важны не только для анализа политического кредо самого Сиднея, но и для создания целостного представления об английской общественной мысли и о тенденциях развития европейской республиканской традиции в Англии во второй половине XVII века.

Подобно другим радикально настроенным публицистам и политикам периода Реставрации Сидней опирался на теоретические достижения европейской политической философии, представленные работами Николо Макиавелли, Гуго Гроция, Филиппа Хантона¹⁰ и Джеймса Гаррингтона.

Гаррингтон, старший сын в семье джентри, до сорока лет ничем не заявивший о себе ни на государственном, ни на дипломатическом поприще, по происхождению и складу характера представлял полную противоположность вспыльчивому и амбициозному аристократу Сиднею. Если Сидней использовал любую возможность, чтобы продемонстрировать свои республиканские пристрастия, и с юности принимал активнейшее участие в политической деятельности, то Гаррингтон сумел даже в пламени гражданской войны сохранить нейтралитет, что способствовало его назначению решением парламента камергером короля в 1648 году.

Но было и нечто общее между этими людьми. Оба они получили блестящее образование: обладали знаниями в области философии и права, античной и современной истории, прекрасно ориентировались в текстах Ветхого и Нового Заветов. Их объединяла страсть к путешествиям: они объездили практически все страны континентальной Европы (Гаррингтон - до гражданских войн, и Сидней - во время изгнания), оба побывали в Венеции, городе, который общепризнанно считался современным воплощением античной политической мудрости. Гаррингтон даже утверждал, что "ни один человек не станет политиком, пока он не стал историком или путешественником"¹¹. И, наконец, творчество Гаррингтона и Сиднея, вобрав в себя черты эпохи, продемонстрировало эволюцию английского республиканизма второй половины XVII века.

Гаррингтон стоял на позициях экономического материализма или экономического детерминизма. Исходное положение его теории состояло в том, что распределение собственности (в первую очередь земельной) в обществе определяет форму государственной власти. Следовательно, перераспределение собственности становится, с одной стороны, причиной перехода от одной формы государственного устройства к другой - так Гаррингтон объяснил экономические причины Английской революции, а, с другой, справедливое распределение земельной собственности может стать экономическим фундаментом исторически устойчивого республиканского государственного устройства. Придуманная Гаррингтоном страна Океания в аллегорической форме отображала современную ему Англию. В "Океании" описывалась схема государственного устройства, внедрение которого в Англии, по убеждению автора, могло спасти страну и обеспечить в будущем стабильность и процветание. Он писал, что Англия и соседние острова "созданы Богом, чтобы быть республикой" - республикой, которая, если следовать советам Гаррингтона, будет стоять "на прочнейшем фундаменте, ...заложенном нашими предками и существующем по сей день"¹². Гаррингтон, используя популярный жанр утопии, предложил программу конкретных политических и социально-экономических реформ, которые сводились к тому, чтобы адаптировать политическую систему страны к складывающимся экономическим условиям. В частности, опираясь на идею прямой зависимости формы правления от характера распределения земельной собственности, Гаррингтон пытался ограничить концентрацию земельной собственности в одних руках, предлагая установить т.н. "народный" баланс посредством введения "аграрного закона", который наложил бы запрет на передачу земли по наследству, если ее денежный эквивалент превысит 2000 фунтов в год. Эта мера, по мнению Гаррингтона, предотвратила бы конкуренцию и политическую борьбу между богатыми и бедными и обеспечила истинное равноправие в республике.

Сидней, в отличие от Гаррингтона, был далек от того, чтобы строить планы и проекты государственного переустройства, напротив, в его произведениях на первый взгляд, преобладала ярко выраженная деструктивная доминанта. Особенно это прослеживалось в "Придворных максимах", ставших своего рода манифестом ненависти Сиднея по отношению к институту абсолютной монархии, в целом, и к Стюартам, в частности. "Почему люди, несколько лет назад так страстно мечтавшие о возвращении монарха, испытывают недовольство и хотят лишить его трона, на который с искренней радостью сами же его и возвели?", - устами одного из участников воображаемого диалога, республиканца Эномия, спрашивал Сидней. Главную роль в этом роковом решении, по его мнению, сыграла свойственная англичанам склонность к рабству больше, нежели чем к свободе, которая усугублялась усталостью от тягот гражданской войны и надеждой на то, что король извлечет урок из печальной истории своего отца. Анализируя причины Реставрации, Сидней отмечал, что "монархия- это не порт, куда нация причаливает после бури, а скала, в которую ведомый силой волн корабль, врезаясь, разлетается на щепки"¹³.

Для Сиднея Карл II олицетворял все негативные черты, присущие абсолютной монархии: "Король, держащий в руках власть, которая позволяет ему преступать законы и оставаться безнаказанным, напоминает мне вора и убийцу, избегающего наказания, потому что его предки на протяжении столетий совершали те же преступления"¹⁴. В его понимании, в мире не существует большего зла, чем абсолютная наследственная монархия, так как передача власти вне зависимости от личных достоинств преемника зачастую приводит к тому, что на троне оказываются не имеющие способностей к управлению лица, пользующиеся неограниченной властью. Спустя почти двадцать лет в "Рассужде-

ниях о правительстве" Сидней прямо поставил под сомнение законность прав Карла II и его брата Якова на престол, заявив, что "наследник свергнутого короля не может претендовать на трон"¹⁵.

В отличие от интересовавшегося практическими вопросами государственного обустройства и не склонного к теоретизированию Гаррингтона, Сидней уделил особое внимание проблеме происхождения политической власти, впрочем, не привнеся ничего кардинально нового. Он был сторонником теории народного суверенитета, утверждая, что единственной легальной основой власти и политического благополучия является согласие людей, вступающих в гражданское общество. Сидней использовал положение Гуго Гроция о социальной природе человека и расширял его, отмечая, что в процессе общения люди ради собственного блага организуются в упорядоченный социум и сами выбирают наиболее подходящую форму политического устройства. "Что заставляет нас думать, что Господь в своем милосердии не оставил на усмотрение людей выбирать ту форму правления, которая удобна им?" - спрашивал он. В противовес Р. Фильмеру, основоположнику теории патриархального происхождения власти, Сидней рассматривал абсолютную монархию как форму, соответствующую первобытному, но никак не цивилизованному обществу, хотя и допускал некоторые исключения. С его точки зрения, монархия подходит для дикарей Азии и Африки, "внешне напоминающих людей, но в вопросах политического самосознания едва ли отличающихся от диких зверей", она также допустима в тех случаях, когда один человек превосходит в мудрости и добродетели целую нацию. "Нет ничего зазорного, в том, что один добродетельный мудрец управляет толпой порочных и развращенных глупцов", - отмечал Сидней, но тут же делал ремарку, что "ни один из ныне живущих королей не может претендовать на эту роль"¹⁶.

И для Гаррингтона, и для Сиднея абсолютная монархия была одинаково неприемлемым вариантом государственного устройства Англии, но если первый считал ее постепенно отмирающим анахронизмом, то второй откровенно трепетал перед неумолимо надвигающимся триумфом абсолютизма и тирании. Ненависть Сиднея к тирании не знала границ, не случайно в 1659 г., исполняя миссию посла в Швеции, он оставил следующую надпись в книге посетителей Копенгагенского университета: "... manus haec inimical tyrannis, ense petit placidam cum libertate quietem"¹⁷. Когда информация об этом дошла до Карла II, путь в Англию для Сиднея был закрыт. Гордость не позволила ему ни публично признать ошибки, ни унизиться до просьб о милосердии, как того требовал король. Сидней выбрал добровольную ссылку, которая продлилась семнадцать лет, и стал воспринимать Карла II как личного врага, что еще больше обострило его ненависть к абсолютизму.

Но каким именно представало идеальное государственное устройство в видении этих двух мыслителей? Основу государственной власти "Океании" составляли два элемента - истинная и естественная аристократия и доминирующие над ней демократические принципы. Сидней же допускал наличие третьего элемента - монархии. Общим в их умозаключениях было убеждение в том, что переход от одних форм правления к другим, должен привести к росту влияния аристократического элемента. Убеждение Сиднея в том, что существует небольшой круг мудрых и добродетельных людей, "рожденных, чтобы быть лидерами", сходно с мыслями Гаррингтона, который доверял политику и военное руководство "действительному аристократу, наделенному правом управлять человечеством от Бога" и являвшемуся "шпорой и вожжой для народа"¹⁸.

И Сидней, и Гаррингтон вкладывали особый смысл в понятие "аристократия". Аристократия, в понимании Гаррингтона, как по составу, так и по характеру, разительно отличалась от класса английских землевладельцев XVII века. В программе Гаррингтона, идеолога нового дворянства и буржуазной аристократии, нет и намека ни на палату лордов, ни на раздачу земель, а дворянство определяется не столько принадлежностью к социальной группе, сколько своей политической функцией. Он отмечал, что "только внутренняя ценность дворянства, сопряженная с осуждением или одобрением народа, может привести к известности и почету". Рассуждая об аристократической форме правления, Гаррингтон восклицал: "Они, (аристократы) боящиеся народных масс, - глупцы, рубящие сук, на котором сидят, и уничтожающие источник собственного могущества"¹⁹. Таким образом, хотя Гаррингтон не приветствовал "избыточных и неограниченных желаний большинства", в нем не было презрения к "простому народу", которое в избытке демонстрировал Сидней. У него были свои причины переносить центр тяжести властных полномочий на дворянство, в том числе принадлежность к одному из знатнейших аристократических семейств Англии и страх перед народными вопнениями, которых он опасался не менее чем королевской деспотии. По мнению Сиднея, именно аристрфатическая основа обеспечивала стабильность и устойчивость политической структуры. В политике иудеев аристократия всегда была превосходящей силой; в Риме и Афинах самые лучшие и мудрые люди всегда склонялись в сторону элиты; во всех государствах севера устойчивость власти определялась дворянским классом. Аристократия - это сила, одновременно обуздывающая и народные массы, и произвол королевской власти.

В поисках идеала Сидней возвращался во времена расцвета готической (феодальной) монархии, противопоставляя принципы воинской доблести, мужественности и независимости, приветствуемые могучими баронами средневековья, изнеженности и подобострастию, развратившими придворную камарилью эпохи барокко. Сидней утверждал, что современная тирания - это искажение изначально эффективного и рационального института феодальной королевской власти. Ее возникновение и расцвет он относил к позднему средневековью с момента вступления на престол в 1603 г. династии Стюартов, которые приложили немало усилий, чтобы превратить умеренную монархию в абсолютную. В этом отношении позиция Гаррингтона представляется более исторически оправданной и аргументированной. Он замечал, что, хотя ограниченная монархия и превозносится как единственное изобретение, с помощью которого можно сохранить суверенность правителя и свободу народа; в реальности, она сводилась к борьбе между королевской властью и дворянством. По мысли Гаррингтона, готическая или феодальная система, утратив экономический базис, рухнула, и попытка ее воссоздания была обречена на провал.

Однако, при отмеченных выше политических разногласиях, был ряд вопросов, по которым мнения мыслителей совпадали. Гаррингтон, а за ним и Сидней трактовали ход истории как последовательную смену баланса земельной собственности, влекущую за собой изменение политической надстройки. Оба они, под влиянием идей Макиавелли, разделяли теорию военного гражданства, практически неразрывно связывая понятия "частная собственность" и "военная добродетель". Гаррингтон утверждал, что воинская добродетель важна не только в борьбе против чужеземцев, но и в защите гражданской свободы от потенциальных узурпаторов внутри страны. Он задавался вопросом, "как можно назвать гражданами тех, кто не носит оружия или тех, в чье образование не входит обучение владению мечом. В его Океании обучение военному делу - главная задача школьного образования, а для военных дезертиров предусмотрена смертная казнь. Для Сиднея ношение оружия также являлось неотъемлемой чертой истинного фажданина, всегда готового защитить свободу и собственность. Он сурово критиковал тех правителей, которые, вместо того, чтобы положиться на мужество своих подданных, прибегают к услугам наемных солдат. "Наемным солдатам не хватает либо преданности, либо мужества, а чаще всего - и того, и другого. Те, кто продают свою плоть и кровь, в первую очередь, думают о своем кошельке и заботятся о том, чтобы заключить выгодную сделку"²⁰. Солидаризируясь с Гаррингтоном, Сидней ассоциировал добродетель с мужеством и военной дисциплиной, подкрепляя свою позицию многочисленными примерами из античной и средневековой истории.

Категория - "добродетель" была одним из главных понятий в республиканских учениях, более того "политика добродетели и была тем, чем по большей части определялся республиканизм"²¹ И Гаррингтон, и Сидней признавали, что греховность, изначально присущая людям, не является препятствием на пути к созданию идеального государства. По словам Гаррингтона, "системы правления" должны быть способны заставить любое существо избавиться от тех склонностей, которые отвечают личным интересам, и компенсировать их теми, которые ведут к общему благу. Но если экономический материалист Гаррингтон признавал личный интерес естественным, то Сидней презирал "инстинкт", относя его к "неразумным желаниям, свойственным животным"²², поглотившим былой патриотизм. В его понимании политика добродетели должна опираться на классические пуританские ценности, поэтому в его произведениях проводится мысль о том, что спутниками свободы являются такие качества, как умеренность, старание, сдержанность.

"Приверженность республиканцев к аскетизму и военной дисциплине, неприятие ими роскоши и праздности, а также возведение в абсолют принципа свободы совести были точками их идейного соприкосновения с английским пуританизмом"²³. Но если Гаррингтона, признававшего что "религия - это душа республики"²⁴, больше интересовали пути восстановления античной добродетели и дисциплины, то в трудах Сиднея довольно значительное место занимали рассуждения о религии применительно к современной ему действительности.

Для Сиднея политические конфликты в реставрационной Англии сводились к борьбе между свободой и распущенностью, между сохранившими нравственную чистоту диссентерами и развращенным королевским двором. Ему претила атмосфера вседозволенности, установившаяся в окружении Карла II, которое всеми силами пыталось реанимировать дореволюционную атмосферу, хотя бы в пределах своего узкого круга, и наверстать упущенные за два десятилетия удовольствия. Один из персонажей "Придворных максим" "честный, добродетельный придворный и ревнитель истины" по имени Филалет признавал, что "мы погрязли в интригах, расставляя ловушки нашим врагам и избегая тех, которые предназначены для нас; мы думаем только о том, как изыскать деньги для удовлетворения наших желаний, а, получив их, без сожаления пускаем на ветер"²⁵.

Если следовать логике рассуждений Сиднея, то человек, поддавшись зову низменных инстинктов, теряет внутреннюю свободу и попадает в тиранию собственных желаний, которая перерастает

в тиранию государства. Самыми же верными союзниками тирании, по Сиднею, на протяжении веков были представители духовенства, полностью зависящего от монарха и приучающего народ к слепому повиновению. Сидней заявлял, что трудно найти более подходящих для подобных целей людей, чем римские и Кентерберийские епископы, "эти паразиты в митре", "самые отъявленные возмутители спокойствия, погрязшие в распутстве и держащие народ в состоянии невежества". "Их заунывные песнопения под аккомпанемент органа, - писал Сидней, - напоминают мне вакханалии в капищах Дианы, Марса, Плутона, а сами они уподобляются языческим жрецам, устраивавшим гонения на первых христиан". С первыми христианами Сидней ассоциировал диссентеров, которые, по его словам, "из пустых и холодных храмов устремляются в тесные хижины в надежде услышать Слово Божье из уст его истинных слуг". Сидней прекрасно осознавал, что религиозная нетерпимость несовместима с гражданской свободой. "Нет ничего более противоестественного разумному устройству, чем навязывать свою волю и правила людям, которым Бог даровал истинный свет!" - восклицал Сидней. "Разве Бог нуждается в актах парламента, - продолжал он, - чтобы научить меня правильно Ему поклоняться?"²⁶.

Для Сиднея свобода вероисповедания была одной из основ нормально функционирующего общества, политически процветающего и экономически преуспевающего. Как и Гаррингтон, строящий здание политики на фундаменте экономики, Сидней в полной мере оценивал важность экономического фактора. Он заявлял, что "нищий и слабый народ станет легкой добычей иноземного захватчика, а благосостояние и счастье людей, напротив, являются гарантией безопасности их правителя". Для образной интерпретации своей концепции Сидней использовал популярный в публицистике XVII-XVIII вв. прием, вложив в уста воображаемого политического оппонента советы относительно устройства страны и возведя их в степень абсурда. Так, согласно одной из придворных максим, озвученной Филалетом, "король никогда не будет счастлив, пока его народ силен, богат и многочислен". "Когда люди бедны, они думают только о том, как заработать на холщовые штаны, пару деревянных башмаков и кусок черствого хлеба," - рассуждал Филалет, приходя к выводу о том, что "ничто так не укрощает народ, как эпидемия чумы"²⁷. Он предлагал план разрушения английской экономики, преимущественно направленный против исповедующих протестантскую веру купцов и промышленников, и предусматривавший обложение их тяжелейшими налогами. Его оппонент парировал, что могущество короля, основанное на народной нищете, похоже на "колосса на глиняных ногах", "скелета без крови и плоти", приводя в качестве примера соседнюю Францию. Почти двадцать лет спустя в "Рассуждениях о правительстве" Сидней вновь обратился к этой теме:"... благополучие французской монархии - это всего лишь иллюзия. Ее красота - отравлена, а блеск - фальшив. Обратив взор на Францию, мы увидим надменного короля в окружении недовольной аристократии, и изнывающего в жалком убожестве простого народа, низведенного до положения домашнего скота"²⁸.

Допуская возможность существования некоего идеального гражданского социума и формулируя принципы, обеспечивающие его успешное функционирование, Сидней и Гаррингтон расходились относительно долговечности подобной модели. Гаррингтон, в отличие от Макиавелли, убежденного в цикличности истории и рассматривавшего процветание и благо республики как временные явления, был уверен, что "правильно организованная республика, несмотря на различные внутренние обстоятельства, может быть бессмертной или долговечной как мир". В стремлении заморозить ход истории, в частности, и состояла утопичность "Океании" Гаррингтона, несомненная практическая направленность которой заставляла некоторых исследователей усомниться в ее принадлежности к жанру утопии. Более того, утопические мотивы мыслителя переплетались с мессианскими идеями ортодоксального пуританизма. В "Океании" и других сочинениях Гаррингтона чувствовалось глубокое убеждение в том, что Господь предопределил Англии решающую роль в Его историческом замысле, состоящем в уничтожении осколков готической империи и распространении "орудия республики как Божьей благодати по угнетенному миру". В кульминации "Океании" яркие библейские образы очищают Англию и страны, которые она освобождает. "Океания подобна сирийской розе, ландышу.... Воспрянь, королева земли, воспрянь, святая жена Иисуса. Смотри, прошла зима, кончился дождь. Цветы расцветают на земле, пришло время петь птицам, и в наших краях слышен голос горлицы, теперь это империя, в которой справедливость течет как полноводная река, а мудрость - как мощный поток"²⁹.

Сидней же скептически относился к идее Гаррингтона о том, что люди способны создать постоянную форму правительства. Он скорее склонялся к мысли Макиавелли о том, что развивающееся государство должно пройти все фазы развития, и в конечном итоге прийти в упадок. Во время своих путешествий по городам Италии Сидней наблюдал за жалкими остатками некогда великой, а теперь истощенной нации, за людьми, измученными голодом, укрывающимися в руинах заброшенных го-

родов. Эта поездка оказалась для Сиднея уроком, на практике подтвердившим то, что он почерпнул из учения Макиавелли.

Значение "гражданских выступлений" и "социальных беспорядков", по мысли Сиднея, состояло в том, что это они были необходимой жертвой в борьбе за свободу. В одной из глав "Рассуждений" он писал, что гражданские войны - это не самое большое зло для нации, так как они "обостряют мужество и чувства народа, поддерживают военную дисциплину, и, в конечном итоге, способствуют увеличении территории и преуспеванию нации"³⁰. Гаррингтон, напротив, был приверженцем мира и спокойствия и призывал к отказу от всякого рода мятежей, ссылаясь на Тацита, не одобрявшего тех людей, которые считают мир разорением. В утверждениях же Сиднея о том, что "короли обязаны отвечать за свои злодеяния" и в его готовности выступить против монарха, если "тот потребует совершить то, что противоречит букве закона", содержался ничем не завуалированный призыв к восстанию. Сидней не только на словах, но и на деле был готов вновь погрузить Англию в вакханалию гражданской войны, лишь бы избавиться от ненавистных ему Стюартов. Во время англо-голландской войны 1664 - 1666 гг. он вел переговоры с голландским правительством, предлагая сформировать отряды из английских революционеров-изгнанников, чтобы с их помощью осуществить вторжение в Англию и восстановить Долгий парламент. В 1683 г. в ходе судебных процессов по делу об антиправительственном заговоре и покушении на жизнь короля Сидней оказался в числе главных действующих лиц. "Неизвестно, принимал ли Сидней участие в этом заговоре, но очевидно то, что он сыграл не последнюю роль в попытках вигов поднять восстание"³¹.

Сидней не разделял и уверенность идеалиста Гаррингтона в божественном предназначении Англии, что не мешало ему высоко оценивать военные успехи Английской республики. Он заявлял, что намерение республиканцев в период правления Охвостья парламента заключалось в том, чтобы "создать республику по примеру народа Израиля, спартанцев и римлян, и, заимствуя у них все лучшее, сотворить идеальную страну". "Мудрость и честность, с которыми управлял парламент, дала возможность Британии, вопреки всему, завоевать шотландцев и ирландцев, а также добиться впечатляющих побед над голландцами, когда те были на пике своего могущества - писал он. - Ни римляне, ни греки во времена их свободы не блистали такими победами, не показывали такие примеры героизма, мужества, честности и непоколебимой добродетели, как показала наша нация. Но, к сожалению, - продолжал он, - все успехи республики были полностью уничтожены реставрацией монархии, которая привела к ослаблению, продажности и распутству, которых не знали ни Греция, ни Рим"³². "Республиканизм 50-х годов XVII века был протестом против английской республики, а не ее торжеством. Республиканизм оказал влияние на политические прения и затронул политические события в 1651 - 52 гг., но в другие годы он не коснулся политических решений"³³. Гаррингтон, презиравший низменные желания олигархии, обвинял Охвостье в порочности и некомпетентности, сравнивая Государственный Совет с тридцатью Афинскими тиранами. Его сподвижник и идейный последователь Генри Невилль, который, хоть и заседал в Охвостье, считал его "олигархией, ненавистной всем людям, признававшим республику"³⁴.

И для Гаррингтона, и для Сиднея, одинаково высоко ценивших воинскую доблесть, настоящим шоком стало бессилие во внешней политике, характеризовавшее эпоху Реставрации. Следуя учению Макиавелли, оба они отдавали предпочтение воинственному объединению с целью разрастания или расширения, покоряющему или освобождающему других людей, а не объединению с целью защиты, лишенному военных ценностей и территориальных притязаний. Вместе с тем, Гаррингтон писал, что англичане должны освобождать только те народы, которые способны быть свободными и ждут защиты Божьей от сильных мира сего. Сидней в свою очередь отмечал, что иногда военные победы имеют пагубные последствия для нации-завоевателя, как, к примеру, для Испании, некогда фозной и воинственной, а сейчас "ослабевшей, разрушенной и обезлюдевшей"³⁵. "Когда же завоевания идут на благо"? - спрашивал Сидней и сам отвечал на свой вопрос, проводя аналогию между территориальным расширением и процессом пищеварения. Как и количество поглощаемой пищи должно соответствовать комплекции человека, происходить в строго определенные часы и подаваться в небольших порциях, так и страна-завоеватель должна обуздать аппетиты, если не хочет повторить печальную судьбу Римской империи.

В основе политического мировоззрения Гарринтона лежала идея зависимости формы государственности от баланса распределения земельной собственности. В "Республике Океании" Гаррингтон показал, что сложившееся в предреволюционный период распределение собственности стало причиной буржуазной революции 1649 г. и создало потенциальные условия для установления республиканской формы государственного правления. Вместе с тем, он понимал, что создание устойчивого республиканского строя - "вечной республики" требует, если логически последовательно развивать его теоретические представления, введения неких законодательных механизмов, кото-

рые, с одной стороны, предотвращали бы чрезмерное увеличение числа собственников, а, с другой стороны, препятствовали бы укрупнению собственности, находящейся в одних руках. Именно таким инструментом государственного регулирования, по мысли Гаррингтона, должен был стать аграрный закон. Однако тем самым Гаррингтон фактически обусловливал существование республики необходимостью ограничения личных свобод и права собственности, к чему не только победившие в революции классы и социальные группы, но и все английское общество отнеслось крайне болезненно. Именно с этим была связана ожесточенная критика предложений группы Гаррингтона в парламенте и в печати и именно это придавало "Республике Океании" черты утопии. В предреставрационный период Гаррингтону не удалось предложить альтернативную абсолютной монархии модель государственного устройства, которая, сохраняя гарантии личных свобод и право собственности, не ущемляла бы интересов земельной аристократии и дворянской буржуазии. Установление режима Реставрации стало практическим опровержением концепции построения республики Гаррингтона, и, понимая внутреннюю противоречивость своей модели, в более поздних работах он уже не возвращается к основному элементу своей модели - аграрному закону³⁶.

Вместе с тем, в реставрационный период исходное положение теории Гаррингтона о взаимосвязи баланса земельной собственности и формы государственного устройства стало отправной точкой в идейных поисках политических философов республиканской ориентации, к которым относился и Сидней. Более того, и другие теоретические положения, заложенные Гаррингтоном в "Республике Океании" (о ношении оружия как обязательного условия участия в общественно-политической жизни государства, об отношении к регулярной армии, о роли добродетели в политике, о пагубном влиянии роскоши, о необходимости территориального расширения государства) стали тем идеологическим фундаментом, на котором Сидней возводил пирамиду своих общественно-политических и философско-этических идей. Это обстоятельство даже косвенным образом способствовало формированию репутации Сиднея как второстепенного или даже третьестепенного персонажа, не претендующего на статус оригинального политического мыслителя, хотя внимательное прочтение его публицистики полностью опровергает это мнение.

Сидней продолжал в своих произведениях, написанных после Реставрации, решать основную политическую проблему постреволюционного периода - поиск для Англии такой формы государственного устройства, которая соответствовала бы сложившемуся после Реставрации распределению земельной собственности. Сохраняя убежденность в обреченности института абсолютной монархии, будучи на личностном уровне ярым противником роялизма, Сидней все же был в полной мере отрезвлен Реставрацией и последовавшими за ней событиями и уже не был уверен в грядущем триумфе республиканизма. Он на практике убедился в том, что утверждение Гаррингтона о невозможности при сложившемся после революции распределении собственности реставрации монархии ошибочно. В своих политических исследованиях Сидней отказался от идеи Гаррингтона о создании "бессмертной республики". Сидней осознавал, что нет ничего, чтобы не было подвластно изменениям. "Перемены к лучшему или худшему неизбежны, ...человеку остается лишь подстроиться под них наиболее удобным для себя образом", - писал он, опровергая тезис Фильмера о приоритете монархии в силу ее более раннего возникновения относительно других форм правления³⁷. Таким образом, ему не нужно было вводить в свои модели государственного устройства какие-либо законодательные барьеры, ограничивающие права личности, как это делал Гаррингтон. Одновременно с этим, Сидней, обращаясь к нравам английского средневековья, увидел, что и в условиях феодальной монархии "яростно боровшиеся за власть средневековые короли с уважением относились к правам своих подданных"³⁸. Возможно, симбиоз этих двух концепций и подтолкнул Сиднея к идее смешанной государственности - конституционной монархии, которая оптимальным образом учитывала интересы новых собственников и обеспечивала один из основных, сформулированных и обоснованных Локком принципов буржуазного либерализма - независимость собственности от власти.

Примечания

1. WORDEN В. The Rump Parliament 1648 - 1653. Cambridge. 1977, p. 252.

2. W. Cobbett' s Parliamentary history. Vol. 4. L. 1808, p. 348.

3. ЛИЛЬБЕРН ДЖ. Новые цепи Англии. Лильберн Памфлеты. М. 1937, с. 67.

4. WORDEN В. Marchamont Nedham and English republicanism. Republicanism, liberty and commercial society. 1649 - 1776. Stanford. 1994, p. 65.

5. FINK Z. The Classical Republicans. New York. 1945.

6. POCOCK J. Machiavelli, Harrington and English political ideologies in the eighteenth century. Politics, language and time. Essays on political thought and history. N. -Y. 1971, p. 108.

7. WORDEN B. The commonwealth kidney of A. Sidney. - Journal of British studies. Vol. 24.1985, p. 2 - 3.

8. SCOTT J. Algernon Sidney and the English republic. 1623 - 1677. L. 1988, p. 2.

9. Лудлоу Эдмунд (1617 - 1692)-деятель английской революции, член Долгого парламента, после установления республики командующий парламентской армией в Ирландии. После реставрации монархии 1660 г, бежал в Швейцарию, где провел остаток дней.

10. Хантон Филипп (16047 - 1682)-один из самых известных политических мыслителей и памфлетистов периода гражданской войны. Главный труд-"Рассуждение о монархии" (1643), в котором автор доказывал, что согласно древней конституции, английская монархия носила ограниченный характер, который предусматривал разделение власти между королем, палатой лордов и палатой общин.

11. The political works of James Harrington. Cambridge. 1977, p. 310.

12. HARRINGTON J. The commonwealth of Oceana. L. 1887, p. 56.

13. SIDNEY A. Court Maxims. Cambridge. 1996, p. 3,20.

14. Ibid., p. 36.

15. SIDNEY A. Discourses concerning government. L. 1704, p. 298.

16. SIDNEY A. Court Maxims, p. 11,38.

17."... рука ненавидящего тиранов и несущего свободу на острие меча".

18. HARRINGTON J. Op. cit., p. 154.

19. Ibid., p. 156, 178.

20. SIDNEY A. Discourses concerning government, p. 137.

21. WORDEN B. Marchamont Nedham and English republicanism, p. 46.

22. SIDNEY A. Discourses concerning government, p. 128.

23. WORDEN B. Marchamont Nedham and English republicanism, p. 47.

24. HARRINGTON J. Op. cit., p. 212.

25. SIDNEY A. Court Maxims, p. 9.

26. Ibid., p. 87, 91, 94 - 96, 105.

27. Ibid., p. 71, 76, 78.

28. SIDNEY A. Discourses concerning government, pp. 256.

29. HARRINGTON J. Op. cit., p. 247, 251.

30. SIDNEY A. Discourses concerning government, p. 276.

31. WORDEN B. The commonwealth kidney of A. Sidney, p. 12.

32. SIDNEY A. Discourses concerning government, p. 278.

33. WORDEN B. Marchamont Nedham and English republicanism, p. 49.

34. NEVILLE H. Plato redivivus. Two republican tracts. Cambridge. 1969, p. 180.

35. SIDNEY A. Court Maxims, p. 16.

36. САПРЫКИН Ю. М. О классовой сущности политических взглядов Гаррингтона. Средние века. 1954, с. 236 - 239, 245 - 247.

37. SIDNEY A. Discourses concerning government, p. 453.

38. SIDNEY A. Court Maxims, p. 131.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - И. М. Эрлихсон:

Comments: